Сделаю фичу из любого бага.
Ее глаз зелён, ее локон рыж, и в неё влюблен бог соседних крыш.
А она легка, что те облака, ее речь звонка, как хмельной мускат,
А в глазах тоска.
Он подходит к краю и смотрит вниз, он уже б упал, да мешал карниз.
А она парит, у нее внутри, словно жар свечи, всё июль горит,
Что ни говори.
Он бы ей сказал, да она молчит, он хотел бы взять – не принадлежит,
Он подал бы знак, да не знает, как. Он грустит часами и пьет коньяк.
Что-то все не так.
А с утра похмелье и горький дым сигаретный - в небо. А что над ним?
А над ним бока греют облака, и течет вдали молока река.
А она легка…
Он однажды вспомнил, что все же бог, он ее поймал (утерпеть не мог),
А она дрожит, птицей бьет в горсти, и смеется зло, и кричит: «Пусти!»
Он ее простил.
Он сидит на крыше и смотрит вдаль, а в глазах печаль. Начался февраль.
В молоке реки проплывет она, улыбнется он, отойдя от сна.
И придет весна.
© Юника Эхо
А она легка, что те облака, ее речь звонка, как хмельной мускат,
А в глазах тоска.
Он подходит к краю и смотрит вниз, он уже б упал, да мешал карниз.
А она парит, у нее внутри, словно жар свечи, всё июль горит,
Что ни говори.
Он бы ей сказал, да она молчит, он хотел бы взять – не принадлежит,
Он подал бы знак, да не знает, как. Он грустит часами и пьет коньяк.
Что-то все не так.
А с утра похмелье и горький дым сигаретный - в небо. А что над ним?
А над ним бока греют облака, и течет вдали молока река.
А она легка…
Он однажды вспомнил, что все же бог, он ее поймал (утерпеть не мог),
А она дрожит, птицей бьет в горсти, и смеется зло, и кричит: «Пусти!»
Он ее простил.
Он сидит на крыше и смотрит вдаль, а в глазах печаль. Начался февраль.
В молоке реки проплывет она, улыбнется он, отойдя от сна.
И придет весна.
© Юника Эхо
выгоним мёртвые души, добьём живыми до сотни и закроемся наверно.. только ещё б знать кто из вас жив, а кто просто говорить не хочет. а то снесу в бреду недрогнувшей рукой кого нибудь.. 